Наталья Гуревич. Причастность. Стихи. – Л.: ЛО изд-ва "Советский писатель", 1980. – 96 стр.

(в сокращении)

* * *
Я знаю черно-белую войну,
Я помню черно-белую блокаду
По черно-белым хроникальным кадрам.
И вы не ставьте это мне в вину –
Иначе я не видела войну.

Но мой отец, дошедший до Берлина,
И мать, что знает путь блокады длинный,
Мне говорят, в сердца свои взглянув,
Что помнят черно-белую войну.

Пусть на поляне, взрывом опаленной,
Трава росла не черной, а зеленой,
Над нею было небо голубое,
А в городе цветастые обои
Пестрели на развалинах жилища, –
Но память краски в тех годах не ищет.

Так значит, это не казалось мне?
Спроси кого угодно о войне,
Любого человека и страну –
Все помнят черно-белую войну.


* * *
Толпились во дворе военкомата
Внезапно повзрослевшие ребята.
Не только сыновья – уже сыны.
Шел самый первый день большой войны.

А паренек один стоял в сторонке,
Жалел, что не завел еще девчонки,
Что далеко в селе осталась мать
И некому солдата провожать.

Но вдруг – судьбы знаменье или милость –
Старуха незнакомая явилась.
– Как звать тебя, сынок? – она спросила,
Потом вздохнула и заголосила:
– Хороший мой, красивый мой, кудрявый... –
И дальше – чтоб вернулся он со славой.
Так на земле, на русской, не положено,
Чтоб шел солдат на битву непровоженным.

И, соблюдая старую примету,
Ему совала медную монету,
Чтоб тот, кто отправлялся в трудный путь,
Пришел обратно – этот долг вернуть.

И, что-то повторяя на бегу,
Она махала вслед грузовику.

Тот день в неразличимом далеке,
А та монета на моей руке.
Я посмотрю, потом еще взгляну.
С ней мой отец прошел через войну.


ДЕВЧОНКА С КОМСОМОЛЬСКОГО ПЛАКАТА

Отец мне объяснял, что простовата
Девчонка с комсомольского плаката,
Что взгляд ее предельно однозначен,
Что нужно научиться жить иначе.
Я знаю это правило святое –
Отцы хотят для дочерей покоя.
Но завтра в Казахстан уходит поезд.
Отец меня ругает, беспокоясь.
Но я-то знаю – сам он был когда-то
Парнишкой с комсомольского плаката.
Он думает, что сделал все, что надо,
И дочери покой – ему награда.
Что в бой пойдет он, если надо, снова
За то, чтоб я была жива-здорова.
Но время шло, и стало все непросто,
И мой отец – меня чуть меньше ростом.
Ему, прощаясь, машет виновато
Девчонка с комсомольского плаката.





* * *
Пиши стихи. Но только перед этим
Не изучай, как строится хорей,
А лишь пойми, что жить нельзя на свете
Без Родины, работы и друзей.

И чтоб ладони бредили лопатой,
Когда ты в полночь рухнешь на кровать.
Потом пиши стихи. И лишь тогда ты,
Наверно, сможешь что-нибудь сказать.



* * *
Мы идем затихшими бульварами
После суматошнейшего дня.
– Помнишь, как мы были комиссарами? –
Спрашивает Лена у меня.

Мы еще не скоро станем старыми,
Так не рано ль юность вспоминать?
– Помнишь, как мы были комиссарами!
Помнишь?.. – говорит она опять.

Но в ответ смеюсь я над подругою –
Чем гордиться вздумала она!
Ведь мелиорация под Лугою –
Это не гражданская война.

Жизнь встречает новыми ударами
И дает узнать другую роль.
– Помнишь, как мы были комиссарами? –
Повторяет Лена, как пароль.

Потому что было все недаром,
Не меняют ничего года.
Кто однажды выбран комиссаром –
Будет комиссаром навсегда.





* * *
Нам завтра путь – нетрудный и недальний,
Оттуда час езды – и Ленинград.
Мы собрались в интернациональный
Студенческий строительный отряд.

От объяснений никуда не деться,
И я твержу под взглядом всей семьи,
Что там демократические немцы
И, стало быть, что нам они свои.

Но почему меня не понимают,
А помнят только страшную вину,
И так меня в дорогу провожают,
Как будто провожают на войну.

Я слушаю, и все как будто правда,
Но я не понимаю до конца:
Там будет сын солдата, что под Нарвой
Из пулемета целился в отца;

Там будет дочь ефрейтора, который
Под Могилевом бабку вел на смерть.
Какие поведем мы разговоры?
Какие песни будем вместе петь?

Нам завтра путь – и трудный путь, и дальний:
На нас сквозь годы смотрит чей-то взгляд.
Мы собрались в интернациональный
Студенческий строительный отряд.




ЭКСКУРСИЯ

Туристов из Штатов везет по Неве теплоход,
Остались места – теплоход прихватил ленинградцев,
Которые вечером после трудов и хлопот
Задумали вдруг просто так по реке покататься.

Туристы, от многих экскурсий заметно устав,
Спустились в салоны и даже не смотрят на берег.
Стоят у перил ленинградцы, глазами припав
К тому, что вовек не увидеть посланцам америк.

Дома и заводы свои вдоль Невы узнаем,
Скамейки, деревья и весь этот город, в котором
И общая тайна имеется с каждым мостом,
И общая гордость с возвышенным Смольным собором.

Туристы друг другу о чем-то весь путь говорят,
Не видя Невы. Нам обидно. Но может, так надо.
Хоть с первого взгляда понравится им Ленинград,
Но им не дано ни второго, ни третьего взгляда.


* * *
В новостройках особенный воздух и свет,
в новостройках домов одинаковых нет.

Этот дом, например, не похож на другой
по одной лишь причине, что дом этот мой.

А вот этот заметней всех прочих вокруг,
потому что живет в нем хороший мой друг.

А соседний как будто стоит в стороне,
раз оттуда никто не приходит ко мне.

Я хожу мимо них уже несколько лет.
Для меня здесь домов одинаковых нет.



* * *
Стоят телефоны –
союзники многих влюбленных.
Я тоже кидала
не только монетку –
судьбу,
чтоб стать
то подарком
в высоком ларце застекленном, то замершим телом
в стоячем стеклянном гробу.
Приветствую я
как торжественный символ начала и одновременно
как горестный символ разлуки, приветствую мысленно,
где б на пути ни встречала,
сообщников тайны моей –
телефонные будки.


* * *
С трех сторон три высоких кирпичных стены
С темной пылью на них неизменной.
Там, где были когда-то дома снесены,
Остаются соседние голые стены.

С трех сторон три стены без дверей и окон,
А с четвертой – машины шумят за оградой.
Островочек природы – вот чем окружен.
Я все детство звала его садом.

Он казался огромным, на множество дней
В нем хватало мне новых открытий –
Незнакомых деревьев, замшелых камней,
Под которыми клады зарыты.

В том квадратике было немало чудес.
Хоть недолго гостило в нем солнце,
Только мне он и поле, и речка, и лес,
То есть все, что природой зовется.

И теперь, очутясь в настоящем лесу,
Бесконечным пространством влекущем,
Я в глазах этот маленький дворик несу
Так, что лес не вмещается в душу.

Я в лесу устаю – он становится нем,
Не утешит меня разговором,
Потому что я родом из каменных стен,
С островка на асфальтовом море.

* * *
Все бабки и прабабки – горожанки,
Все прадеды и деды – горожане.
А мне порой себя за это жалко,
Что так вот и живу, не уезжая,
Сорвавшись вдруг по прихоти души
И по веленью памяти подспудной
В деревню, что запряталась в глуши
Такой, что даже бедам недоступна.

А хорошо б сесть в поезд и уснуть,
И часто просыпаться от волненья,
И ехать, вспоминая свой же путь –
В другом году в обратном направленье.

Потом сойти у тех знакомых мест
И знать, где топь, а где сухая кочка.
Соседка, услыхав про мой приезд,
Кому-то скажет: – Возвратилась дочка…

И хоть нигде моей деревни нет,
Печаль по ней опять мне горло сжала.
В мою деревню не купить билет.
Все прадеды и деды – горожане.


* * *
Я хотела всего огромного:
Если моря – то пусть бездонного,
Если неба – то пусть высокого,
Если птицу – то только сокола,
Если пить – так уж пить до дна,
А любовь у меня – одна.

Только дна не достать руками,
Небо скрыто за облаками,
И не пью, а хожу лишь около:
Мой воробышек не был соколом.



«БЕРЕГИТЕ ТЕПЛО»

Эту надпись – смотрю и не верю
Сочинили как будто назло:
«Закрывайте, пожалуйста, двери,
Берегите тепло».

Ну а если родными забыты,
И куда-то друзей увело,
Если двери квартиры закрыты,
То откуда возьмется тепло?

Мы тепло не термометром мерим.
Пусть хоть снегом дома замело:
Не держите закрытыми двери,
Берегите тепло!



* * *
Взошло одно из тысячи семян,
Один росток из ста достиг цветенья,
Икринок не считает океан,
Не уберечь зверят со дня рожденья.

Но как прекрасны круглые плоды
И рыбы, населяющие воды!
Понятия «напрасные труды»
Не существует в словаре природы.


* * *
Когда умерла бабушка, оказалось,
что нет ее фотоснимков.
Хотя и сын, и зять, и внуки
постоянно сушили на кухне какие-то пленки.
Огромные пачки снимков
друзей и родственников,
чем-то примечательных домов и деревьев.
Нет только портрета бабушки.
Неужели действительно нет?
Стали искать и нашли снимок, на котором ее руки
поддерживают годовалую внучку.
А вот ее размытое, нерезкое лицо –
ведь наводили объектив не на нее,
а на девочку за столом.
Вот бабушка во весь рост,
но почти со спины, в кухонном фартуке, –
она случайно оказалась рядом с гостями,
которых снимали.
А вот лицо ее среди других лиц,
но переснять ее с этих фотографий
невозможно,
так неотделима она от тех, с кем была рядом, –
от сестры, положившей голову на плечо ей,
от рук мужа, который обнимает ее,
от ребенка, которого держит она.

На могиле бабушки
нет ее фотографии,
потому что в ее жизни
не было минуты,
когда бы она жила только для себя.



ПРОВОДНИК ФУНИКУЛЕРА

Фуникулер – трамвайчик на весу,
Похожий на счастливую слезу.
Под ним горы заросшая щека,
А он то вниз течет, то в облака.

Минуты две мы смотрим с высоты
На крошечные тропки и кусты,
На маленькие крыши там и тут;
И вот скучает весь приезжий люд.

И только темнолицый проводник
К окошку зачарованно приник.

И смотрит вниз на перепады скал,
Как будто их впервые увидал;
И смотрит вверх на горные хребты,
Как будто в них сбылись его мечты.

Вон дом его родной мелькнул на миг.
Он вырос здесь, он знает гор язык.

А я вовек, наверно, не пойму
Того, что горы говорят ему.






* * *
Вы видели книги, на смерть обреченные?
Хозяйки несли их, весьма увлеченные
Тем, чтобы в квартире у них интерьер
Смотрелся на интеллигентный манер.

Для книг недостаточно только родиться.
Живут, когда кто-то листает страницы,
Читает, бормочет, вникая в слова,
И книга в такие минуты – жива.

И страшно порою бывает смотреть,
Как книги уносят на верную смерть.
Лежит на асфальте убитая птица,
И мертвая книга на полке пылится.



* * *
Пускай стоит кругом
Отчаянный галдеж –
Не думай о другом,
Когда ты воду пьешь.

И сердца стук притих
В тот самый миг, когда
Коснулась губ твоих
Холодная вода.

Какое счастье – жить!
Оно хотя бы в том,
Что можно в полдень пить
Прохладу жарким ртом.

Пускай опять потом
Другое мучит – все ж
Не думай о другом,
Когда ты воду пьешь.


* * *
Ребенку невозможно не болеть.
Он – как должник у множества болезней,
И с ними раньше встретиться полезней,
Чем избежать – и опасаться впредь.

Подростку невозможно не болеть
Тревогой непредвиденных открытий,
Тоской несостоявшихся отплытии,
Умением по-взрослому смотреть.

И в молодости трудно не болеть
Стыдом, что просьба заменяет вызов,
Признаньем неизбежных компромиссов
И той любовью, что страшна, как смерть.

Я всем переболела в свой черед,
И все прошло, но я опять больная,
И чем теперь – пока еще не знаю,
Но каждый возраст боль свою несет.



НОВЫЙ ГОД

Не кажется ли вам, что Новый год –
Не только праздник, но еще и тот
Назначенный незримым кем-то срок,
Когда ты должен подвести итог.
И должен ты представить в этот миг
Все, что ты сделал и чего достиг.

На циферблате стрелки, как мечи,
И нету оправдания – молчи.
Он спросит: «Ты одна? И ты один?
А где же дочь твоя? А где твой сын?
А где твой город на краю земли?
Тебя дела другие увели?
Ты помнишь, в детстве говорил: «Хочу!» –
А что теперь – уже не по плечу?»

Среди зимы врасплох нас застает
Не праздник – суд бесстрастный, Новый год.

* * *
В первый день на новой даче
Постучал ко мне спросонок
Пятилетний сын соседки
И спросил:
– Где ваш ребенок?

Я смотрела удивленно,
Ждал ответа он упрямо,
Повторил потом иначе
Свой вопрос:
– А чья вы мама?

– Мне играть, – сказал он, – не с кем,
Вы на мам других похожи…
Я сказала:
– Я не мама. –
Он спросил тогда:
– А кто же?


* * *
Три женщины смотрят на белые двери,
Волнуясь и в счастье такое не веря,
Что было обещано им: в шесть утра
Откроется дверь и войдет медсестра,
Чтоб трех сыновей, три матрешки живые,
Три мамы к груди приложили впервые.
Три женщины вслушались в тишь коридора.
Детишек не слышно. Ну, скоро ли, скоро?
И вдруг – отчего непонятно им вроде бы –
Возникли высокие мысли о Родине.
А вот отчего – по палате незримо
Шла музыка гимна «Союз нерушимый...»,
Как будто не радио это звучало,
Как будто им Родина сына вручала.



УТРЕННЕЕ

Распутывая слипшуюся лень,
Сонливость сброшу, словно одеяло.
Благодарю за наступивший день,
Как за возможность все начать сначала.

Такое только утром может быть,
Когда встающий день красив и молод,
Когда желанье действовать и жить
Похоже на едва томящий голод.

И, освещая новые пути,
Сегодня солнце всходит вместе с нами.
И хватит сил до вечера дойти
Такими же упругими шагами.



ВРАГ

Сначала вздрогнешь точно от испуга
И шепотом: «Но как же это, как?»
Потом поймешь, что из плохого друга
Великолепный получился враг.

Теперь открой глаза и, прямо глядя,
Сумей понять, что в общем повезло.
Ведь то, чего не смог ты друга ради,
То сможешь сделать ты врагу назло.

Смотри, он ждет шагов неосторожных,
Ошибок и несчастий ждет твоих,
Чтобы, наполнясь состраданьем ложным,
Их смаковать и угощать других.

А ты назло ему иди в атаку,
Не побоявшись множества атак.
Ты знаешь, он следит за каждым шагом, –
Пусть вызывает зависть каждый шаг!


* * *
Вы спросите:
сколько денег
Нужно иметь для счастья?
Отвечу я:
две копейки,
В крайнем случае – пять.

За две – в телефонной будке
Услышу желанный голос,
За пять – я письмо отправлю
И буду ответа ждать.

А если за эти деньги
Мне не дается счастье,
Знаю, что бесполезно
Цену ему набавлять.


* * *
В четыре года или в пять –
Как просто было рисовать!

Кружочек – сад, квадратик – дом,
Зигзаг – забор стоит кругом.

Был сад зеленым и живым,
И шмель любил летать над ним.
А в доме человечек жил
И во дворе белье сушил.

Труднее стало мне потом.
Опять рисую тот же дом.
И он на дом вполне похож,
Ни в чем ошибки не найдешь:
Идет тропинка через двор
И на забор похож забор.

Но понимаю – все не то
И в доме не живет никто.

Как просто было рисовать
В четыре года или в пять.