 |
Наталья Нутрихина. Дочь Эсфири. Стихи о Родине. СПб.: "Четверг", 2002 – 24 стр.
(в сокращении)
* * *
Когда в земле иссякла благодать
И высохла вода на дне колодца,
Всего и остается – угадать
Виновного в несчастьях инородца.
Я здесь. И ощущение вины
Впиталось в кровь за несколько столетий.
Но я хочу спасения страны
Не меньше, чем ее родные дети.
Уеду я, уеду навсегда
Из мест родных – в края совсем чужие.
Могу ли оставаться здесь, когда
Во мне причина бед твоих, Россия!
С тобой в разлуке жить, как умирать.
Я знаю – не снести мне этой доли.
Но надо жизнь за Родину отдать –
Ты этому сама учила в школе.
1999
* * *
Увидела в художественном фильме
Аэропорт в израильской столице,
И мысль мелькнула: Боже, помоги мне,
Чтоб никогда мне здесь не очутиться.
Не дай сюда бежать мне, Боже правый,
В чужую землю привезти детей,
Спасаясь от неправедной расправы
Полубезумной родины моей.
1991
* * *
Как сыну объяснить, что он – еврей?
Ребенок в восемь лет не понимает,
Какая тайна – от других детей
Его неощутимо отличает.
Как сыну объяснить, что он – еврей?
Его судьба не делает секрета:
Не выбирают дети матерей,
Но он не раз споткнется об анкету.
Как сыну объяснить, что он – еврей?
Он не слыхал ни слова по-еврейски.
Обычное дитя страны своей
Сказал: «Не обзывайся и не смейся».
Как сыну объяснить, что он – еврей?
Тверда его непониманья крепость.
И мне понятна из моих речей
Лишь проповеди собственной нелепость.
Как сыну объяснить, что он – еврей?
Когда сама пришла я к пониманью:
Бессмысленно сообщество людей,
Объединенных только лишь названьем.
Как сыну объяснить, что он – еврей?
Зачем напрасно голову ломаю?
Мне это объясняли жизнью всей,
А я вот до сих пор не понимаю!
1986
5762 год
Вспомню и будто внове,
Будто слышу впервой:
Кроме еврейской крови
Нет у меня иной.
Я вспоминаю редко,
Голос крови молчит.
Нет ничего от предков
Кроме могильных плит.
И родины нету кроме…
Листья с берез летят…
Вырван язык у крови
Два поколенья назад.
Найти уже не сумею
Меня потерявший народ.
В газете прочла, что евреи
Празднуют Новый год.
2001
* * *
Он на саночках везет
По тропинке сына.
А на следующий год
В Иерусалиме.
А покуда снег везде,
Замело тропинки,
И на черной бороде
Белые снежинки.
Вот и сменится беда
Новою бедою:
Незачем везти туда
Саночки с собою.
Ой, ты, русская зима,
Белая обманщица,
По тебе сойдет с ума,
По тебе наплачется.
Не страшны ни снег, ни лед,
Страх неумолимый,
Что на следующий год
В Иерусалиме…
1992
* * *
Как проявляются таланты
В твореньях, присланных извне!
С издевкой пишут эмигранты
О приютившей их стране.
Они такой не знали славы
Покуда жили с нами тут.
Земли чужой язык и нравы
На осмеянье нам несут.
Кто здесь оплакал неприлично
Себя, зажатого страной,
Другую – но уже привычно,
Со знаньем дела – бьет ногой.
1999
* * *
С детства я знаю, а все еще ново:
Слово «еврей» – непечатное слово.
Пишется во избежанье скандальности:
«Лица еврейской национальности».
Слово «еврей» произносится шепотом.
Сердце мое наполняется ропотом.
В списке любом по законной привычке
Возле фамилий незримые птички.
Я говорила, что это – вранье,
Так за отечество стыдно свое.
Но довелось мне и это испить,
Нечем теперь мне противников крыть.
С благословенья уставших семей
В смешанных браках спасаем детей
От повторения наших проблем.
Скоро евреев не будет совсем.
Гонит судьба из-под дедовских крыш.
Мамочка-родина, что ты творишь!
1982
* * *
Обманутая перечнем побед
Страна катилась в сторону обвала.
Я знала это все в пятнадцать лет,
А к двадцати годам почти не знала.
А к тридцати освоилась вполне
В условном мире полуправды новой,
Привыкнув правду о больной стране
Считать своей болезнью подростковой.
А тех, кто не привык, за дурачков,
Как все самодовольно признавала,
И много лет я розовых очков
На всякий случай на ночь не снимала,
Чтоб не увидеть мрачное во сне,
Навеянное памятью чужою.
Но вдруг всю жизнь, доставшуюся мне,
Теперь назвали временем застоя.
И надо что-то снова начинать
И собирать разбросанные камни,
А розовых очков мне не сорвать
И не разбить – они вросли в глаза мне.
1989
* * *
Я жила в счастливой стране.
Ах, какая была страна!
Она заботилась обо мне
И я ей была верна.
Она открывала мне все края,
На все вопросы – ответ.
Казалось: путь выбирала я
На самом-то деле нет.
Теперь у нас другая страна.
Не дай бог страны такой!
И дочь моя никому не нужна
Кроме меня одной.
Вокруг нее темнота и муть,
И гаснет последний свет.
Она сама выбирает путь,
А выбора-то и нет.
1999
* * *
Не будем поучать своих детей.
Они здесь родились, а мы чужие.
Мы выросли совсем в другой России
На молоке совсем иных идей.
Своих детей не будем укорять.
Нам не понять их отношенья к жизни.
Им жить в такой, какая есть, отчизне,
Раз мы им не смогли другую дать.
Не нам судить. Ведь им куда трудней,
Чем было нам, под знаменем идущим.
Но нет знамен, есть только хлеб насущный.
Чему же нам учить своих детей?
Не будем осуждать своих детей,
Хотя они осудят нас жестоко
И сами станут взрослыми до срока,
И нас простят. А впрочем, им видней.
1999
* * *
В года девятой пятилетки
Девчонкам, открывавшим жизнь,
Внушало всё: вы не наседки,
Вам надо строить коммунизм.
Как наши мамы и как тети,
Преображенные трудом,
Мы знали: главное – в работе,
А в остальное время – дом.
И вот устав от этих «надо»
И от развенчанных идей,
Вдруг вижу я с собою рядом
Своих взрослеющих детей.
И оказалось: в этом счастье,
Какого не найти нигде,
А не помеха для участья
В производительном труде.
1989
* * *
Чего теперь я стою,
Всей правды не тая:
Страна времен застоя,
Ты – родина моя.
Мою судьбу включили
В огромную вину,
За то, что научили
Любить свою страну.
Не мысля укоризны
И не итожа зла,
Любить свою отчизну
Такой, какой была.
Постигнуть не умею
Нелепую напасть:
Живу не в той стране я,
В которой родилась.
Здесь все теперь другое –
И люди и дела.
Страна времен застоя,
Ты родиной была.
1988
* * *
Меня пугает эта перестройка.
Уже вот-вот понадобится ей
Ни столько не оставить, ни полстолько
От идеалов юности моей.
А кто-то одобряет каждый шаг,
Вышестоящим предан, как собака.
Чтоб не назвали мыслящим инако,
Старается не мыслить он никак.
За все проголосует без проблем
И ждет за одобрение награду.
Ведь он давно привык, услышав: «Надо!»
Не спрашивать: «Кому?» или «Зачем?».
Кто одобрял в минувшие года
Любое разрушенье или стройку,
Сегодня одобряет перестройку,
Ни в чем не сомневаясь, как всегда.
1987
* * *
Ни солнца, ни снега,
Февраль девяностого года.
Как будто безумье людей
отражает природа.
Жестокие травли
на нашей безумной земле,
Безумные травы
поперли на свет в феврале.
Россия без снега,
Россия зимою без снега.
Представить такое –
всегда это было нелепо.
Ни солнца, ни снега.
Смещение стран и времен
Но как мне представить Россию
без красных знамен?
Мы все-таки жили и в годы обмана –
по правде,
На свет появившись не в Питере,
а в Ленинграде.
Стремленье зачеркивать все –
увлекает, как мода.
Россия без снега.
Февраль девяностого года.
1990
* * *
Мне кажется, что не было войны,
Конец которой в сорок пятом в мае.
Два красных стяга было у страны –
Один упал, собой второй срывая.
Мне кажется, что не было такой.
Война такая быть должна последней
И незабытой. Но под пули в строй
Опять ведут солдат двадцатилетних.
Мне кажется, что не было побед
Над свастикой. Она в почете снова.
За недобитым Гитлером вослед
Шагает местный строй бритоголовый.
Мне кажется, что не было войны,
У ветеранов липовые справки,
Чтобы у нищей выклянчить страны
Хоть к пенсии какие-то добавки.
Мне кажется, что не было войны
Или война не кончилась доселе,
А мы живем, не чувствуя вины
За это неуместное веселье.
9 мая 2000
* * *
Люблю идти на красный свет
В густой толпе своих сограждан.
Когда нигде порядка нет –
Не выделяться – вот что важно.
Дорожных строгостей столпы
На перекрестке, как на троне.
Не выбивайся из толпы
И постовой тебя не тронет.
1987
* * *
Если судьба захочет
Дать еще испытание:
Заполнить в анкете строчку:
«Вероисповедание»,
То и это примерю,
Всё – мимо.
Я не во что не верю,
Я неисповедима.
Истина эта убога,
Лакома черту в пасти.
Страшно прогневать Бога,
Страшно – мирские власти.
Страха извечной данью –
Цепь на моих устах.
Вероисповеданье?
Я напишу – страх.
1991
* * *
Сколько должно было сгинуть народа,
Сколько погаснуть великих идей,
Чтоб в результате возникла порода
Сверхосторожных, покорных людей.
Лучшие гибли. А жизнь свою спасшие,
Новые жизни рождали на свет.
Кто же такие – родители наши?
Страшен вопрос и не нужен ответ.
1989
* * *
После смерти – в небесной обители
Души праведных ждет благодать,
А меня мои встретят родители
И начнут меня снова ругать.
Скажут, что умерла не как надо я,
Так же глупо, как жизнь прожила,
Для других были дети наградою,
Им со мной – лишь морока была.
Будут долго кричать негодующе…
Потемнеют в раю облака…
Лучше я на земле поживу еще,
А они подобреют пока.
2000
* * *
В начале было слово,
А может даже два,
И я была готова
Произнести слова.
Но ложку и рубаху
Хотела уберечь
И потому со страху
Не начинала речь.
От лета и до лета
Жила со сжатым ртом
И слушалась совета:
Потом, потом, потом.
Но время наступило:
Не действует запрет.
И вот я рот открыла,
А слова-то и нет.
1990
* * *
Спасибо, мне не нужен гороскоп,
Составленный по знакам зодиака,
Тем более, что вы хотите чтоб
Я по нему узнала прочность брака.
Кто мной любим, останется любим,
Он дан судьбой на жизнь, а не на пробу,
И вообще – я повстречалась с ним
Под знаками другого гороскопа.
Наш гороскоп был до предела прост,
Но почему-то нам его хватало.
Одна звезда сильней планет и звезд
На судьбы и на помыслы влияла.
Мы родились с ним под одной звездой,
Она была в Кремле на башне Спасской.
Жизнь прожита и не начать другой,
И не поверить мне в другие сказки.
1990
* * *
Друг к другу жмутся старики
В людском клокочущем потоке.
От них уже недалеки
Последнего прощанья сроки.
Всё меньше места для друзей
В их сокращающемся мире
И всё милей вдвоём в своей
Забитой барахлом квартире.
Средь книг, которых не прочли,
И не прочтет уже никто их,
Средь фотокарточек в пыли
И старых пятен на обоях.
2002
* * *
Дождь и в декабре, и в январе.
Он к лицу ли северной столице!
Прежде это не могло присниться –
Новый год – и лужи на дворе.
А без снега улицы темней,
Вечер наступает слишком рано.
Будто даже снег не по карману
Обнищавшей родине моей.
1999
|
